Асфальт плывет радугой от бензина, разливается пятнами и прямо на тротуар брызгами под две пары кросс, что стыдливо застыли в стороне. Шум дождя похож на помехи, обычно громкий, а сейчас такой неопределенный, сквозь пелену – Боря сильнее слышит то, что у него внутри.
А внутри только вспышки и звуки выстрела. Особенно по ночам, когда хочется отключиться, но в итоге снова приходится сидеть у стенки до утра и слушать самого себя - невыносимо и так противно, что хочется вылезти из собственного тела, сбросить эту оболочку, отпустить стягивающую горло веревку.
Озон оплетает легкие, руки холодные даже в карманах куртки и кажется, что ему уже никогда не согреться.
Почему-то вспоминается эпизод, когда он впервые собирал табельное отца. Под чужим выжидающим надзором, сидя за столом с сосредоточенным видом – вкладывая одну деталь в другую, чувствуя вес пистолета на ладони. Снять предохранитель, потянуть затвор на себя, зажать палец на спуске. Ничего сложного, по сути, ему даже понравилось.
Как нравилось заправлять гарнитур в «черной весне» — делать так, чтобы стреляли.
Мысли все еще там. На мелкой гальке по тонкому кровавому следу, заметаемому ногами. Взгляд дикий, пульс децибелами в ушах до ультразвука и крепкая уверенная хватка рукоятки.
Чужая ненависть топит его личное — словно подхватывает вирус. Есть друзья, а есть враги, есть правильное, а есть плохое и от него нужно избавиться. Защититься. Он даже не выбирает сторону – просто знает, что должен. Никакие факты и прочие доказательства не застревают лезвием под ребрами, чтобы остановить это отчаяние.
Ненавидеть так легко. А вот любить и прощать – очень сложно.
Ему жалко Илью, жалко Игоря и себя тоже жалко.
Он все еще слышит немую молитву стоящего неподалеку с пистолетом у подбородка Кудинова. А с другой стороны что-то кричит сорвавшийся Киса. Игорь в вызывающей манере добивает последним словом. И все эти звуки, обвинения, угрозы сливаются в адскую смесь, по нарастающей, пока мир не сужается до одной точки.
Нажать на курок тоже оказалось просто.
Этого можно было избежать. Ведь всегда есть другой выход… Тогда Хэнк его не видел. И сейчас не ищет тоже. Просто живет, дышит, куда-то ходит, что-то делает. Мир не раскололся, шоковое прошло и вот он со всем этим принятием теперь застрял, как в пограничье. Ему нормально, как может быть нормально человеку, который мысленно приравнивает себя к мертвецам.
Кисе он об этом сказать не может. С ним и без того все сложно, на тонкой грани чего-то до конца не сформировавшегося, оставшегося памятью на губах и в осторожных касаниях. Но мысли о нем странным образом успокаивают эти хреновые самокопания. Противоречиво, странно, но уж как есть…
Он поворачивает голову в сторону Егора, что стоит с ним рядом. Как всегда, задумчивый, спокойный внешне и не до конца им всем понятный. Боря долго думал о том, как он там, со своей этой ношей на глубинах. Вывозит ли? Теперь, кажется, знает ответ слишком хорошо, чтобы спрашивать.
Просто всматривается в чужое фактурное лицо, будто в этих светлых глазах можно прочитать ободряющее «все будет хорошо» и оно действительно будет. Смоется с ливнем с поверхности, унося за собой эту невыносимую грусть.
— Не знаю. – Отвечает Хэнк, вглядываясь в стекла кафешки напротив, где огни, уют и пахнет кофе, пока они тут застряли в промозглом пространстве, отрезанные от другого мира водой. – Относительно нормально.
Жмет плечами и ощущает, как по спине бежит неприятный холод.
С Мелом всегда было проще советоваться, договариваться, искать правду… А теперь, он как закупоренный в оболочку из мыслей о своей вине и не озвученных слов об отношениях с Ваней. Хоть напейся и кричи во всю глотку, как проповедник.
Протягивает Мелу зажигалку и сам тоже следом зажимает сигарету губами. Тянет внутрь и обратно красивым сгустком в воздух с оттенком ментола и арбуза.
— Не говори так.
Хотя хочется сказать «я тоже».
— Я понял только одну вещь, пока меня тошнило от самого себя – мы все будем такими же. Как они… С вышибленными мозгами, зато с регалиями.
Неприятная правда колет, но что им всем теперь идти и топиться следом в бухте? Трусливо, слабо и с похеренными ценностями, ради которых все затевалось? К черту. Лучше себя ненавидеть и жить, чем идти ко дну.
Пока никто не обронит лишнее про их общую тайну, она такой и останется.
— И жалеть не надо тоже. А то сразу все на лице написано.
Говорит, а у самого в горле дым застревает, и глаза предательски слезятся. Потому что сам в сердцах очень жалеет Егора, и Кису, и Генку. Прижимает их к душе и в унисон в успокаивающем понимании. Наверное, поэтому сейчас так трудно смотреть на Мела – потерянного и как будто действительного выискивающего опору.
— Мне вообще перед тобой немного стыдно. – Просачивается сквозь зубы, хотя не планировал. – За то, что тогда не остановил, а в этот раз тебя подставил.
Но уже поздно сдавать назад.
Если нужно будет заправить гарнитур снова, он это сделает.
